Махновцы кучами и поодиночке вырывались из свалки, бросались в переулки, ища спасения в бегстве.
«Эй, эй! Гляди! Сзади!» — чуть было не крикнул Петька, но только отчаянно взмахнул руками, увидя, как в тыл буденновской бригаде, поднимая кучу тяжелой пыли, скакал пулеметный полк — около сотни тачанок. Командовал полком тучный Петриченко — бывший петлюровский прапорщик, пропитая башка, алкоголик, но смелый до отчаянности человек с круглым, как луна, рыхлым лицом, славящийся одним и тем же дерзким маневром: ворваться переодетым под видом своего в чужие ряды и косить их из пулеметов в упор. Петриченко важно, как турецкий святой, сидел, подбоченясь, в передней тачанке, и Петька пожалел, что с ним нет карабина, — очень уж ему хотелось пальнуть в Петриченко.
Но и буденновцы не дремали. Не успел пулеметный полк махновцев развернуться, как, вывернувшись из-за холмов, вихрем подскакала конная батарея, сноровисто снялась с передков и грохнула картечью из всех своих четырех пушек по пулеметным тачанкам. Ездовые повернули и, сметая все на пути, шарахнулись из села. Но тут навстречу им выходили из степи полки 4-й дивизии… Петька видел, как, поблескивая в пыли, часто поднимались и опускались клинки.
— Бей! Бей! Руби! — поощрял Петька, в азарте размахивая руками и притопывая ногами.
Потом он увидел, как на высокий холм правее села выехали шагом два всадника. Один из них, тонкий, в черкеске, с пышными усами, плотно сидел на рослом буланом коне; под другим, в фуражке, была большая рыжая лошадь в белых чулках. Она высоко вскидывала ногу и била землю копытом. Позади них казак в черной кубанке держал прикрепленный на пике кумачовый значок.
Бойцы проходивших у подножия холма эскадронов бросали вверх шапки, размахивали шашками и на разные голоса что-то кричали…
— Ой, Митя, милый, как я за тебя напугалась! Гляжу — упал! Ну, думаю, убили, — говорила Маринка, сидя на корточках подле лежавшего Митьки Лопатина и осматривая рану на его голове.
Митька поморщился.
— Не таковский, чтоб убили. Это он меня конем шибко ушиб. Ишь здоровенный! Было б мне иззади на него наскочить… А теперь ушел. Видать, какой-то начальник.
— Да нет, не ушел он! Дерпа напополам его разрубил. И шашку сломал об него. — Маринка достала из сумки вату и, с радостью отмечая, что кость не задета, стала обтирать кровь вокруг раны. — Больно? — тревожно спросила она, услыша, что Митька закряхтел.
— Нет, ничего.
— А плачешь зачем?
— В глаз что-то попало.
— Постой, я тебя к кустикам переведу. Здесь солнце печет. А ну, берись за меня.
Митька, стиснув зубы, поднялся и, крепко держась за девушку, заковылял в тень кустов подле дороги.
— Ну вот, в холодке ладней будет, — деловито говорила Маринка, помогая Митьке прилечь. — Сейчас мы тебя перевяжем, а потом на линейку — ив госпиталь.
— Как бы не так! — сказал Митька сердито, перекатывая круглые глаза на нее. — Никуда я с полка не пойду. Да у меня уж затмение прошло. — Он приподнялся на локтях и присел. — Гляди, горит что-то.
Маринка оглянулась.
На окраине села, откуда доносился редкий перестук пулеметов, поднимался над тополями столб черного дыма.
— Так, говоришь, напугалась? — помолчав, спросил Митька.
Маринка быстро повернулась, и он увидел на милом ему лице девушки выражение жалости.
— А как же! — блеснув повлажневшими глазами, сказала она. — Конечно, напугалась.
— Земляки? — спросил он с тонкой насмешкой.
— Ах ты, землячок мой ненаглядненький! — Она нагнулась и поцеловала его в смуглую щеку.
В эту минуту кусты раздвинулись, и выставилась Петькина голова с бегающими, вороватыми глазами.
— Братишки! — окликнул он.
— Чего тебе? — вся вспыхнув, сердито спросила Маринка.
— Чудно! Солдат солдата целует.
— А тебе какое дело?
— Извиняюсь, это мне, конечно, ни к чему. Где бы мне вашего командира повидать? — допытывался Петька.
— А ты кто такой? — Митька грозно взглянул на него.
— Я? Местный житель. Мирный человек.
— А на что тебе командир?
— Важное дело.
— Ищи его там, — Маринка показала в сторону пожара. — Спросишь товарища Ладыгина. Ясно?
— Ясно, как щеколат! — Петька усмехнулся. — Наше вам с кисточкой!
Кусты сдвинулись. Петька исчез.
Маринка вынула из сумки марлевый бинт и склонилась над Митькой.
Рядом с ними послышался конский топот, и чей-то голос спросил:
— Эй, Маринка! Куда наша братва пошла? Девушка подняла голову. Миша Казачок, перегнувшись с седла, пытливо смотрел на нее.
— А ты что, Миша, потерялся? — спросила Маринка. * Миша Казачок пошевелил взъерошенными усами.
— Ва! Зачим потерялся? Одна, два, три бандита кончал… Митька, это ты! — вскрикнул он, узнав Лопатина.
Миша быстро слез с лошади, причем в его широченных карманах что-то лязгнуло, и, перекинув повод на руку, присел подле раненого.
— Ай, вай-вай, какой балшой рана!
Миша Казачок с озабоченным видом покачал головой и тут же решительно полез в карман сшитых из бордовой бархатной скатерти широких штанов и затарахтел чем-то. Приговаривая, он выложил из кармана три круглые гранаты с рубчатой сеткой, пару пироксилиновых шашек с взрывателями, кучу ружейных патронов и, наконец, маслёнку из-под ружейного масла. Отвернув пробку, он вытряхнул на ладонь какую-то черную массу и старательно растер ее пальцами.
— На, — сказал он Маринке. — Клади ему на голова, завтра будет здоров.
— Что ты, Миша? Бог с тобой! — Маринка махнула па него обеими руками. — Что я, дурная?
— Бери, бери! — с убеждением говорил Миша. — Самый лучшее лекарство. Меня дед учил. Мой дед вместе с Шамиль воевал. Всегда так лечил. Я кавказский человек, я врать не буду.
— Нет! — решительно сказала Маринка. — Я и так обойдусь. Я за него сама отвечаю, — кивнула она на Митьку.
— Ва! — Миша фыркнул на нее, как кот на собаку. — Какой ты ныпаслушный!.. Ну, куда братва пошла? — спросил он, поднимаясь.
— Да я, право, не знаю, — сказала Маринка. — Должно быть, там, — показала она на окраину села, где все сильнее разгорался пожар.
Миша, несмотря на свои немалые годы, легко сел в седло и пустил лошадь вскачь по дороге.
Вокруг пожарища шумела толпа. Покрывая треск горящего дерева, слышались возбужденный говор и крики. Красноармейцы, руководимые Ладыгиным, сноровисто разбирали соседние хаты. По всем улицам с ведрами и баграми бежали люди, хоронившиеся во время боя в погребах и подвалах.
Миша слез с лошади и, привязав ее к плетню, вошел в большой двор горевшего дома. Тут было полно народу. Бойцы, став цепочкой от колодца к двери, передавали из рук в руки ведра с водой.
— Кто зажег? Зачем зажег? — спросил Миша у Климова, который первым попался ему навстречу.
— А пес его знает, — сказал спокойно трубач, — но не иначе, как Махно. Жители сказывали, что в доме есть пленные.
— Зачем стоим? Все пойдем! Вперед пойдем! Надо пленных выручать! — заволновался Миша, размахивая руками.
— А там уже есть наши, — успокоил Климов. В это время послышались крики:
— Воды! Воды давай!
На пороге показалась худощавая фигура Ильвачева. Следом за ним шел Харламов. Они несли босого человека.
— Нате, принимайте, ребята! — хрипло крикнул Харламов, передавая человека на руки бойцам. — А ну, ладней! Под спину берись… Воды! Воды комиссару! — вскрикнул он, увидя, что Ильвачев медленно валится с ног.
Красноармейцы подхватили Ильвачева под руки.
— Харламов, а там еще люди есть? — тревожно спросил чей-то голос.
— Есть еще один человек… Кричал… В дыму-то не увидишь. Зараз опять пойду… Фу, угорели мы с комиссаром. Дайте воды! — Он нагнулся и, широко расставив ноги, припал к ведру.
— Лей на меня! — приказал Миша Казачок с таким решительным видом, что несколько бойцов разом окатили его.
Он крикнул что-то и взбежал по ступенькам крыльца.
— Стой! Стой! Куда?.. Зачем Мишу пустили? Взорвется! Сгорит! — закричали бойцы.
Но Миша Казачок уже исчез среди дыма и пламени. Во двор быстрыми шагами вошел Ушаков.
— Ну как, товарищи? — спросил он ближайших бойцов.
— Разрешите доложить, товарищ комиссар, — сказал Сачков. — Одного человека спасли. Только как бы не мёртвый.
— Где он?
— А эвот лежит, — показал Сачков.
Около колодца лежал длинный худой человек с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Его бритое лицо было безжизненно. Кузьмич сидел подле него и, прищурив глаза, слушал пульс.
— Ну что, товарищ лекпом? — спросил Ушаков, подходя. — Можно спасти?
— Факт… Сейчас отойдет… Это нам ничего не стоит, — забормотал Кузьмич, с сомнением поглядывая на лежавшего. — Гм… Пульс вроде очень быстрый. Видать, угорел здорово. Факт!
